Немного солнца в холодной воде - Страница 7

– Нет, – сказала она. – Я же вижу, тебе ничуть не хочется.

Тогда он положил голову ей на плечо и вытянулся рядом – он лежал одетый – не двигаясь. Она молча поглаживала его по голове. Он ничего не видел, уткнувшись носом в складки ее шелкового платья, ему трудно было дышать, подташнивало, но он не в силах был пошевелиться. Жильда вдруг встряхнула его – он пробормотал что-то невнятное.

– Слушай, Жиль, сейчас приедет Арно. Мне надо одеться, он хотел поехать со мной в какой-то омерзительный ночной кабак. Но ты можешь остаться здесь. Если хочешь, я пришлю тебе Веронику. Это индианка, великолепная, необыкновенно зажигательная женщина. Хоть развлечешься немного. Ты что, все еще с Элоизой?

Она произнесла последние слова презрительным тоном, каким говорят женщины, желая показать, что они не одобряют затянувшихся связей своих бывших любовников. Жиль кивнул.

– Значит, да?

Ему хотелось только одного – не двигаться. Так страшно было вновь ринуться в парижскую сутолоку, искать такси в семь часов вечера, выдерживать натиск куда-то спешащей толпы.

– Хорошо, я останусь.

Он с неподдельным удовольствием смотрел, как она подправляет грим, переодевается, звонит по телефону. Он даже пожал руку юному Арно, типичному котику. Не без снисходительности.

Ожидая в тихой квартире обещанного появления незнакомки, он даже почувствовал себя героем детективного романа, и это забавляло его. После ухода Жильды он устроился на диване в гостиной, накинув на себя мужской халат, который кто-то очень кстати здесь оставил, закурил сигарету, взял илллюстрированный журнал, поставил возле себя на ковре стакан с виски; потом ему пришлось встать, чтобы найти пепельницу; потом встать, чтобы приглушить проигрыватель, запущенный Жильдой слишком громко для тихой музыки; потом пришлось встать, чтобы отворить окно, потому что он задыхался от жары; потом пришлось встать, чтобы закрыть окно, потому что он продрог; потом пришлось встать, чтобы взять сигареты, забытые им в спальне Жильды; потом пришлось встать, чтобы положить кусочек льда в согревшееся виски; потом пришлось встать, чтобы переменить пластинку, прокрученную уже три раза подряд; потом пришлось встать, так как зазвонил телефон; потом пришлось встать за новым журналом. И когда, по истечении часа, у входной двери раздался звонок, раздражение Жиля против самого себя достигло апогея и он не встал, чтобы отворить.

Глава пятая

Он шел по улицам, направляясь домой, но не прямо, а делая один крюк за другим, потому что не мог ни остановиться, ни повернуть назад. В голове стояла какая-то гудящая пустота, ему казалось, что все на него оглядываются, все видят, каким он стал безобразным, жалким, и он сам себя таким ощущал; то ему чудилось, будто он топчется на месте, то он вдруг обнаруживал, что пересек широкую площадь и даже не заметил этого. Почему-то он оказался в Тюильри, и тут ему вспомнилось, как Дрие ла Рошель в свое время тоже пришел сюда якобы для прогулки, для своей последней прогулки, – Жилю стало смешно: у него никогда не хватит мужества, да и нет желания покончить с собой. Даже этого у него нет. К его отчаянию подходит любой эпитет, но только не «мужественное» или «романтическое». По правде говоря, его бы вполне устроило, если бы у него возникло желание покончить с собой. Вообще его устроила бы любая крайность.

«А может, у меня все-таки этим дело и кончится? – думал он, словно желая успокоить себя. – Если и дальше так пойдет, мне, конечно, не выдержать. Должен же я буду что-то сделать, ведь я…» Он думал об этом «я» со смешанным чувством надежды и страха, словно о каком-то постороннем человеке, который мог действовать вместо него. Но только позднее, так как сейчас в нем не было того «я», которое способно застрелиться, сунув пистолет себе в рот, или броситься вон туда, вниз, в темно-зеленые воды Сены, – он не мог представить себе, ни как он умрет, ни как будет жить. Сейчас ему ничего не довести до конца. Он мог только дышать, существовать, мучиться.

Вдруг его пробрала дрожь, и он решил пойти в клуб и напиться. Конечно, это не блестящий выход, но он просто не может больше шагать вот так, пряча закоченевшие руки в карманы плаща, и быть все время под током, чувствуя каждый нерв, ведущий от ладоней к плечам, к сердцу, к легким. Да, надо напиться вдрызг, а домой его кто-нибудь привезет. По крайней мере тогда он уснет. И Элоиза укроет его одеялом.

Он вошел в клуб, поздоровался с барменом, дал дружеского тумака Жоэлю, обменялся шуточками с Пьером, помахал рукой Андре, Билю, Зоэ – словом, проделал все, что положено, и, несмотря на многочисленные приглашения, сел один у стойки бара. Он выпил шотландского виски, затем повторил, но пил его будто воду. Тут появился Тома, явно пьяный, блаженно улыбающийся, и сел рядом с Жилем. В редакции они были тайными врагами вот уже четыре года – с тех пор как произошла эта темная история из-за некой девицы и из-за некоего репортажа, Жиль сейчас уже не помнил подробностей. Знал только, что они поссорились. Тома, маленький, щуплый, с остреньким личиком, говорил пронзительным фальцетом, раздражавшим Жиля.

– А-а, вот он, наш красавец Жиль! – воскликнул он, дохнув ему в лицо таким густым винным перегаром, что Жиль невольно отшатнулся. Для достойного завершения вечера не хватало только этой встречи. – Ты что шарахаешься? Не нравлюсь я тебе? Скажи, не нравлюсь?..

Пьер издали делал знаки. В тот вечер он дежурил по клубу и потому хотел предупредить Жиля, что Тома вдребезги пьян, хотя это и так было очевидно. Тома все не отставал:

– Ну, красавец? Что ж ты не отвечаешь?